Я мечтаю о том, чтобы понять, о чём же я мечтаю.
— У него уже есть парень!
— Да?
— В некотором неопределенном, необщепринятом смысле, да.
— Уйти в сиянии славы, как Кобейн... Джеймс Дин... Хенрикс... Они все легенды. Они всегда будут молодыми. Они всегда будут прекрасными...
— ... и они всегда будут мертвыми!
— Майки, ты идешь на парад завтра? Там же будет куча отличных мальчиков с великолепными задницами!
— Мама, какой же ты все-таки педик.
— Мама права, ты ни о ком не заботишься кроме себя!
— Ну, если не я, то кто?
— А ты знаешь, чем он занимается в твое отсутствие?
— Да.
— И тебя это не беспокоит?
— В его возрасте я трахал все, что шевелится.
— Ты и сейчас это делаешь.
— Не хочу я быть святым! Я хочу быть безжалостным бессердечным козлом, который трахает всех, кого захочет, без малейших угрызений совести!
— Извини, но это место уже занято.
— Не будь жалким типом. Ты взял на себя обязательство, теперь ты его выполнишь.
— Много ты знаешь об обязательствах.
— Вот потому я их и не имею.
— Что скажешь, если мы с тобой соберёмся и устроим мозговой штурм?
— Ладно. Наверное, можно попробовать.
— Наконец-то, мальчики, у вас будет что-то общее, кроме меня. Какое облегчение перестать быть для всех центром вселенной.
— Нельзя вскрывать чужие письма. Это преступление.
— Прямо так и вижу – я в списке смертников, в ожидании смертельной инъекции. Массовый убийца, который прикончил 48 младенцев и сожрал их, спрашивает, за что меня казнят. И я говорю – «за то, что вскрыл письмо Бена».
Если бы Господь хотел видеть меня на льду, он сделал бы меня коктейлем из мартини с водкой.
— Вот назови мне хоть одну вескую причину, почему голубой в здравом уме может захотеть привести ребенка в этот мир.
— Погоди минутку... Стой! Чтобы позлить натуралов!
— Меня пугает мысль, что я останусь совсем один.
— Такими мы все приходим, такими мы все и уходим.