Если ты сделал добро, а другой испытал добро, то чего же ты, уподобляясь глупцам, стремишься ещё к чему-то третьему, вроде славы доброго человека или награды?
(Когда ты сделал кому-нибудь добро и это добро принесло плод, зачем ты, как безрассудный, домогаешься еще похвалы и награды за свое доброе дело?)
Я не хотел прославиться своей злобностью. Я хотел прославиться тем, что поймал Санта-Клауса!
Хочешь добиться славы — готовься к долгой, упорной работе.
Слава делает меня всё глупее и глупее, что, впрочем, вполне обычно.
Газеты всей Европы написали об Эйнштейне, исказив его теорию до неузнаваемости.
— Ты готов погубить себя и нас ради богатства и славы?
— Может быть, но не сегодня.
Играй за имя на груди своей футболки и тогда все запомнят то, что на спине.
Пеле – один из немногих, кто опровергает мою теорию: вместо пятнадцати минут славы он получит пятнадцать веков.
Зрители любят меня. Вот почему им трудно поверить, что кто-нибудь вроде Фредди Меркьюри может быть одиноким.
– Но кто же тогда будет учить и вдохновлять людей на подвиги? – воскликнула Эльга. – Ради чего люди ищут подвигов и славы, как не ради памяти? Не потому ли, что хотят стать выше и славнее тех, кого помнят?
– Нельзя, госпожа, быть стягом и воином одновременно, – усмехнулся Алдан. – Или драться, или вдохновлять. Только что-то одно. Но ты не беспокойся. Желающие быть стягом всегда найдутся. Многие возродятся поневоле, потому что о них не было саги – было нечего помнить, и им придется выйти в мир, чтобы попробовать еще раз. Но ведь воинов нужно много. А стяг для войска нужен только один. Когда их два – это скорее плохо, чем хорошо.