Аль Квотион. Запчасть Импровизации

214 цитат
Автор: 
Купить книгу:
ЛитРес 149 ₽

Запчасть импровизации — сборник ранних стихов и прозаических миниатюр Аль Квотиона.

Это юность души писателя, чаще дышащая накалом страстей, упивающаяся любовью в обход тяжести жизненных рассуждений. Это невесомо-легкая и между тем прицельно-острая чувственность, в которой только зарождается, но уже чувствуется размах философского мышления. Это трагичность молодости, того времени, когда сердце еще не закалено бытом и разбивается об острые углы судьбы. Запчасть импровизации — это переживания и мысли каждого человека, кто жил, любил, терял и находил. «За этими словами, простыми, банальными, привычными стоит куда больше, чем за изощренностью стихов. За ними стоим мы, живые люди, порой смешные, порой немного грустные, но всегда — влюбленные друг в друга до неразрывности душ, до дрожи рук, до глубины глаз, до единства одного глотка воздуха на двоих.» Аль Квотион. Запчасть импровизации

Мне порой забавно наблюдать человеческое желание стать Избранными. Инакими. Не похожими. И при этом обязательно самыми-самыми. Так, чтобы эта инакость соответствовала морали общества, презираемого ими «стада». Невероятно продвинутыми, потому что ограниченность в обществе не ценится, всезнающими, потому что знание — это ценность социума, с какой-нибудь неведомой, но обалденной способностью вроде телепатии, эмпатии, ясновидения, предвидения и так далее, потому что это модно и активно пропагандируется.

Те, кто помладше и еще не разобрались в приоритетах, выбирают само-самость попроще, из ряда «самый красивый», «самый сильный», «самый богатый\успешный». И человеческую же наивность, с которой они начинают в это верить.

Это смешно и грустно. Все замыкается осознанием простой истины: в человеке заложено стремление только к тому, чего у него нет. А те, кто начинает доказывать свою инакость, смешны вдвойне, потому что человек прибегает к доказательствам в двух случаях, либо когда он сам не уверен в своих словах и ему нужно их подтвердить в первую очередь себе, либо когда ему важно убедить в этом остальных людей. А это уже прямая зависимость от мнения того же противного стада, непричастность к которому ты им же и доказываешь.

Доброе утро. Пойдем позавтракаем, хихикало мое. Да, ночью был дождик, надо было погулять под ним. А пойдем сегодня? Вдвоем, просто так, я отменю дела, черт с ними. Сейчас догоню, поймаю и поцелую, будешь знать, как язык мне показывать. Спокойной ночи, счастье мое. Я люблю тебя. Но за этими словами, простыми, банальными, привычными стоит куда больше, чем за изощренностью стихов. За ними стоим мы, живые люди, порой смешные, порой немного грустные, но всегда — влюбленные друг в друга до неразрывности душ, до дрожи рук, до глубины глаз, до единства одного глотка воздуха на двоих. И поэтому… Доброе утро.

Он верил, что когда все вокруг говорят, говорят, говорят о себе, кто-то должен слушать. Хоть кто-то. Потому что друг друга они не услышат, эти глухие, одинокие птицы, сбившиеся в стаю.

Стою, ищу слова и смотрю на маленькие веточки в красных рукавичках, на маленькое солнышко в ее глазах. А она щебечет без остановки, она то смеется, то строго морщит нос, она стряхивает пыль, ищет вазу, шумит и живет. И дом тоже нехотя оживает, начинает дышать. Вот и сердце забилось. Мое? Я не знаю. А она не замечает этого, ставит свой букетик в воду и радуется. Просто так. Просто потому что она такая. А на принесенных ею ветках — почки. На улице февраль, а на них почки. И тогда я понимаю: в этих тоненьких веточках заключено обещание будущего. Не слабая надежда, а бесконечная уверенность в нем. И именно в этом дар этой девочки, именно это она принесла в мой дом. И я ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь. Счастье мое… Слышу тебя, понимаю. Спасибо тебе. Просто я иногда перестаю верить, что зима закончится. А она всегда точно знает, что впереди — весна.

Тебя когда-нибудь целовали поэты? Вдоль по выгибающемуся меридиану живота, уже беременному новыми стихами. Изучая на вкус траектории бедра, зажигая каждым прикосновением внутреннее небо, пробивающееся наружу вместе с хриплым дыханием. Тебя целовали поэты? У них горячие губы и ледяные глаза. Они звонят в три часа ночи, чтобы предсказать новый рассвет. Они учат любить дороги, на которых легкое бессистемное счастье — такой же естественный атрибут, как гитара на плече и беспечная полуулыбка песен, пулей попадающая в живые сердца. Они шатаются дорогами слов, не касаясь земли, и умеют видеть в людях птиц. Они идут над траншеями, которые мы сами роем себе, чтобы устаканить привычный ритмдом, работа, учеба, завтрак, ужин, беспредельная скука и надуманный смысл, не оправдывающий себя. Просто они свободны даже в тюрьмах, а мы — в тюрьмах даже на свободе. В непобедимых застенках собственных тупиковых судеб, неумело нарисованных на изнанке закрытых век в то время, когда снаружи беснуется жизнь и стремительно падают звезды. Они — сценаристы нового мира, они — центр циклона. А еще они целуют. Знаешь, как? Сметая шелуху повседневности, собирая на губах эссенцию бытия, безумный концентрат сущего, зачеркивая все лишнее и обнажая самое главное. И жизнь становится одним мгновением, но в это мгновение свершится все. Так тебя когда-нибудь целовали поэты? Нет? Ну что же... Приходи, поцелую.

В тебе пляшет нерожденная вселенная. Я касаюсь ладонью твоей груди, я чувствую ее. В тебе танцует предельно обнаженный, яростный мир. Он дышит в такт моему сердцебиению, но... Мое сердце — это хаотичность пульса, нервная аритмия жизни, больные судороги стареющего неба. Мир в тебе безумен. Мир в тебе принадлежит мне. Мир в тебе дрожит и прогибается под моей рукой, и линия горизонта рвется. Я смотрю в твои глаза. Сейчас в тебе восходит солнце. И, возможно, я тысячу раз не прав, когда тащу тебя за руку на крышу, где тяжелые звезды задевают мурчащим брюхом торчащие тут и там антенны. Когда веду тебя дышать дорогами, по которым люди ходили пешком еще тысячи лет до нас. Когда довожу скорость дней до предела, превосходя предел, чтобы отчаянно визжали тормоза настоящего. Когда закрываю глаза рукой и веду на свет, разрывая скуку каждым шагом. Когда слизываю с твоих губ этот монотонный плач, застрявший в апатии тишины. Когда сметаю со стола эти опостылевшие кастрюльки и мисочки, эту утварь бытовухи, чтобы целовать в горло, чтобы превратить пошловатость секса в инструмент созидания, чтобы вскрыть нарыв усталости и сотворить из тела новую форму чувственности и страсти. Когда я краду тебя из душного офиса, чтобы сбежать из города и увидеть, как тысячи птиц поднимаются с земли. Возможно, я не прав, возможно, в этой размеренной каждодневности тебе тепло и уютно, а рядом со мной — бросает то в жар, то в холод. Возможно, это так. Но в тебе пляшет, безумствует и хохочет вселенная. Я чувствую ее. А это значит, что настало время стать для нее рождением. Как всегда, не уточняя цены. И завтра, когда ты проснешься, мир станет тесен.

Да, иногда люди вырастают из прежних отношений, сбрасывают их смирительной рубашкой с расправившихся плеч и идут дальше. Но если хоть иногда греть любовь теплом дыхания, подгонять в такт сердцебиению, тянуть выше за ростом ума, удобрять пониманием и чуткостью... Тогда она будет расти вместе с нами.

Мы — люди. Живущие в собственных заблуждениях эпицентры неутолимой жажды всё нового тепла и счастья. Мы — это беспрерывное движение и рост, которым со временем становятся малы любые рамки, даже рамки былых отношений. Мы — пугливые звери в поисках личного рая, мы — механика тел с переменной массой целей и амбиций в уравнении жизни.

Чем холоднее и беспросветнее темнота снаружи, тем уютнее кажется тёплый мягкий свет в квартире. И если лето — это время убегать из дома навстречу несбыточным мечтам подростковой души, то поздняя осень — время возвращаться.

Осень похожа на изысканную болезнь: сначала ты любуешься сменой красок, хватаешь руками листопады, но уже начинаешь чувствовать какую-то нездешнюю печаль и проникаешься тихой нежностью к любимым и близким, словно бы завтра с последним упавшим на асфальт листом исчезнут и они. Но время идёт и поэтический флер спадает с осени, обнажая голые деревья, холод, пасмурную слякоть и первый мокрый снег, быстро превращающийся в грязь под ногами простуженных людей с угрюмыми лицами.

Есть только один выход — это путь понимания другого человека, накладывающий на желание говорить о себе всего один вопрос: «а что услышит тот, другой, как поймет он мои слова?». Примешивающий к убеждениям в собственной правоте возможность и право иного мнения, отличного от твоего. Дарующий умению создавать свой мир способность слышать чужие миры. Есть только один выход, но это — выход на свет.

Ты пишешь для них, ты каждый день выворачиваешь наизнанку душу, ты смотришь в разбросанные тетрадные листы воспаленными глазами и складываешь тонкие нити нервов в слова. Каждую ночь ты воешь от боли, а каждое утро садишься взъерошенной птицей на подоконник и выбиваешь искры из низкого неба, ловишь пальцами эти колючие жала небес, обжигая руки, чтобы замуровать их в бумажную упаковку текста, заставляя его матово светиться изнутри.

Ведь чтобы оставаться детским автором, нужно не только уметь быть ребёнком и видеть мир светлым, пронизанным чудесами волшебным царством, нужно уметь хранить в своём сердце неисчерпаемые запасы доброты, россыпь золотых смешинок, самую настоящую радость и очень мудрую любовь. И не терять их никогда, сталкиваясь с бедами, учась терять, встречая боль и горе открытой настежь грудью, в которой всё равно остаётся тепло, в которой звучат свирелями детские голоса, в которой светит маленькое, но самое настоящее солнце.

Только равнодушие может стать тем единственным укором, под молчание которого душа покидает сцену, бросая слабые крылья на тёплый деревянный настил, ещё мгновение назад принадлежавший ей.

Нет вашей любимой цитаты из "Аль Квотион. Запчасть Импровизации"?