Каждая нить по отдельности тонкая и хрупкая, но вместе они становятся прочными. И верёвка всё выдержит.
Я всегда буду петь для тебя. Неважно что, неважно где, слышишь ли ты меня и есть ли у меня голос. Я всегда буду петь для тебя.
В конце концов любовь всех нас делает глупцами.
— И почему это, скажите на милость, люди, словно специально, производят туалетную бумагу, похожую больше на фольгу?
— Сердца наших людей тверды как камень, — насмешливо подхватил Роджер. — Ну а зады — из нержавеющей стали. Думаю, это способствует формированию национального характера.
— В таком случае, наверное, шотландцы вообще лишены нервных окончаний, — со смехом добавила Клэр. — У людей, способных скакать верхом в килтах, кожа на задах не уступает по прочности той, из которой делают седла!
— Это было милосердие? Или чтобы он наверняка умер?
— ...
Держи руку на моем сердце... Скажи, если оно остановится...
«Все-таки странно, — размышлял он по дороге к кабинету, — что раньше влияло на то, что сын шел по стопам отца: простота решения, стремление сохранить семейное дело или у членов одной семьи отмечалась предрасположенность к определенным работам? Правда ли, что кто-то появляется на свет, чтобы стать кузнецом, купцом или поваром, рождается уже со способностями и склонностью к тому занятию, которое встречается им в жизни в первую очередь?»
Понятно, что так бывает не всегда и не со всеми, и постоянно встречались те, кто оставлял родной дом и отправлялся в путешествия, либо занимались чем-то, незнакомым их родным и близким. Иначе на свете не встречались бы ни изобретатели, ни странники.
Но в наши дни, когда легко получить любое образование или отправиться в путешествие по миру, в некоторых семьях продолжают хранить верность тем или иным родам занятий.
Люди живут и умирают согласно своим словам, они задают форму нашим мыслям и делам и зачастую нам самим. Они как пули, выстрелив, мы не сможем остановить их. Они могут поразить. Поэтому выбирайте их мудро, пускай они будут осмысленными, будьте достойны их. Особенно ваших последних слов, они переживут нас.
... Ему хорошо известны были случаи, когда семьи доходили до такой степени отчаяния, что выбирали разлуку и рабство в обмен на шанс выжить. он знал все о продаже наделов, когда небогатые арендаторы вынуждены были покидать землю, принадлежавшую их предкам несколько сотен лет, о страшной нужде и голоде, которые царили в городах, о непереносимой жизни, которую влачили простые шотландцы в те годы. Однако читать в книгах и видеть своими глазами — совсем разные вещи.
— Выходит, теперь пишут книги, в которых рассказывают молодым женщинам, как... Какой кошмар!
— Почему? — спросила она. — Как бы еще я узнала, что делать?
Роджер провел рукой по лицу, не находя слов. Если бы его спросили за час до того, он бы решительно высказался в пользу равенства полов. Теперь же ему, как сыну пресвитерианского священника, казалось, что порядочная молодая женщина и в самом деле должна быть невеждой в первую брачную ночь.
— А... э-э... ваш муж — я имею в виду Фрэнка, — поспешил добавить он. — Вы рассказывали ему... э-э... о...
Но окончательно смутился и не договорил.
— Конечно рассказывала! — холодно парировала я. — Как вы это себе представляете? Я появляюсь на пороге его кабинета после трехлетнего отсутствия и спрашиваю: «Здравствуй, милый, что бы ты хотел сегодня на ужин?»
— Клэр сказала, мне можно ходить, так что говорите, чем надо помочь.
— С инструментами обращаться умеешь?
— Дома строить не приходилось, — признался роджер. — Школьный скворечник, скорее всего, не в счет.
— Про плуг и поросящуюся свиноматку, наверное, и спрашивать не стоит?
В глазах Фрейзера плескалось веселье.
Он уже и сам об этом думал. От его умений историка и барда впрямь мало толку на ферме восемнадцотого века.
— Верно. А еще я не умею доить коров, возводить очаг, класть черепицу, пасти лошадей, сражаться с медведями, разделывать оленей или фехтовать.
— Да неужели?! — притворно поразился Фрейзер.