— Я уезжаю, Дэб. Из кафе и из Питтсбурга...
— Только потому, что я сказала, что не могу стать девушкой твоей мечты? Тебе не обязательно уезжать!
— Я знаю, но это совсем не из-за тебя. Это из-за меня. Когда я вижу кого-нибудь или что-нибудь, что мне нравится, то на этом как бы фиксируюсь. Я такой человек, я всегда была такой еще со времен креветок.
— Креветок?..
— Когда я была маленькой, мои родители водили меня и мою сестру в открытое кафе по воскресеньям, там был шведский стол — любая еда, какую только можно представить. Но мне ничего там не нравилось так, как креветки. И я подходила, брала еще и еще... И мои родители говорили: «знаешь, ты бы попробовала ростбиф, тушеную курицу, бифстроганов...», — но я знала, что мне нравится, и ела только это. Я знаю, что если останусь здесь, то никогда не смогу двигаться дальше. Я так и буду любить тебя. И нам обеим от этого добра не будет.
— Знаешь, я уверена, если бы ты попробовала ростбиф, тебе бы понравилось...
— Мне никогда раньше не делали операций... И знаешь, у меня до сих пор все при себе: апендикс, гланды, крайняя плоть, зубы мудрости... Так что я впервые ложусь под нож.
— Фи. Пустяк.
— Ты можешь здесь сидеть и фикать сколько тебе хочется, это мне сейчас придется страдать от сильной боли ради «нового меня». О боже, может Брайан прав? Может одержимость молодостью и красотой — это пустое, поверхностное, нарциссическое?..
— Мы педики, бога ради! Быть одержимым молодостью и красотой — наше богом данное право! Тедди, все это время, что я тебя знаю, ты никогда не был доволен, по настоящему доволен собой! Так что если несколько надрезов и небольшое отсасывание жира необходимо для того, чтобы ты наконец смог посмотреть в зеркало и улыбнуться, я бы не сказал, что это пустое и поверхностное. Это благославение.
А что было бы «практично», Теодор? Жениться? Уехать в пригород? И стать домолюбивой чадорастящей имитацией гетеросексуала? Для чего?! Чтобы я стал одной из мертвых душ: ходил на рынок, отвозил детей в школу, устраивал барбекю на заднем дворе? Это их смерть, не моя. Я голубой! И к любому, кто чувствует жалость или обиду, я скажу: судите самих себя!
— Знаешь, если бы что-то было иначе, может быть мы могли бы...
— Нет смысла себя казнить, Тедди. Мы по-прежнему друзья, правда? Что означает, что мы будем рядом намного дольше, чем большинство супругов.
— Послушай меня: мы голубые. Нам не нужен брак, нам не нужно одобрение гомофобных политиков и священников-педерастов. Мы трахаемся с кем захотим, когда захотим — это наше богом данное право!
— Но у нас есть и богом данное право иметь все тоже самое, что есть у натуралов! Потому что мы во всем такие же люди, как и они...
Ты не можешь простить меня, сколько бы я ни извинялась и ни старалась загладить свою вину.... и мне уже становится все равно. В конце концов, сколько раз кто-то может тебя отвергнуть, пока ты наконец не сдашься?
— Я хочу снова увидеть тебя.
— Я не могу.
— Почему нет?
— Почему нет?! Как вам «я замужем».
— Пф.
— У меня ребенок, скоро будет еще один, и я случайно не упоминала, как бы не забыть, что я лесбиянка?
— А я упоминал, что по тому, как ты трахаешься, этого не скажешь?
— Господи Иисусе, Сэм! Зачем вам всегда быть таким грубым?
— В ту ночь ты не возражала, когда мы катались по полу, как пара похотливых...
— То, что случилось в ту ночь, было ошибкой! Огромной ошибкой.
— А как же та часть тебя, которая тоскует по чему-то еще? Часть, которая, как нам обоим известно, точно существует...
— Ну, в моем доме много комнат, я занимаю лишь несколько, прочие не посещаю.
— Я собирался послать тебе открытку.
— ... но на почте была забастовка.
— Я хотел тебе позвонить.
— ... но твой сотовый сдох, а у тебя не было к нему зарядки.
— Как ты догадался?!
— Тебе не нужно придумывать оправдания, раз уж ты получил то, что хотел по своему замыслу.
— Куда бы я ни посмотрел, повсюду сталкиваюсь с неизбежным фактом того, что человек смертен.
— Смерть и правда могут загрузить сильнее всего.
— Я не только про Вика... Бен и Хантер. Знаешь, это страшно произнести, даже думать об этом не хочу, но они могут умереть так же, как он... и я буду тем, кто соберет их вещи и выключит свет...
— То, что у них ВИЧ, ещё не значит, что они уйдут первыми. Чёрт, это можешь быть и ты: выйдешь на улицу, и тебя собьёт марседес компрессор, куда более стильный, чем автобус.
— Спасибо.
— ... пойдёшь на почту купить марку, и тебя пристрелит раздражённый почтовый служитель. Если ты не заметил, наши дни — они все раздражённые.
— Просто... просто меня пугает мысль, что я останусь один.
— Такими мы все приходим, такими мы все уходим.
— Да, но до тех пор я предпочел бы иметь хотя бы иллюзию, что кто-нибудь будет рядом, пусть и временно...
— Верь во что хочешь, но чем меньше у тебя будет того, за что ты держишься, тем легче с этим расстаться.
— Не надо таблеток...
— Точно? Поможет успокоиться.
— Успокоиться?... Как я могу быть спокойной, после того как я с ним разговаривала? Я сказала, что мне наплевать, увижу ли я его еще когда-нибудь... и мои последние слова ему были: «Пошел на ***!»
— Вы же всегда ругались...
— И мы всегда мирились, но не в этот раз...
— Что если он ввяжется в драку? Что если он пострадает?
— Тогда он по крайней мере будет знать, что постоял за себя, что дрался и не убежал.
— Я струсил... Я должен был сделать что-нибудь, но не сделал!
— Ты хочешь свести счеты? Я скажу тебе, как свести счеты: будь настолько ***нно успешным, насколько сможешь. Собери свою злость и вложи в свою работу, используй ее. Пусть у тебя будет больше денег, больше власти, больше секса, чем у любого несчастного гетеросексуального мудака, потому что поверь мне — ничто не бесит натуралов больше, чем успешный педик.
Хорошая новость в том, что когда ты достигаешь дна — ниже уже опускаться некуда, так что остаётся только один путь и это путь — наверх.
— Знаешь, ты ужасно влияешь на людей!
— Стараюсь изо всех сил.