— Молодец, Иванов. Только давай всем скажем что это я его убил (речь про Гитлера)
— Нет.
— Ладно. Тогда давай скажем что это было самоубийство.
— Нет.
— Да ты за*бал. Я здесь Сталин или ты?
Сынок, ты был хорош, правда хорош; возможно, даже был лучше всех.
Башни с зубцами,
Нам покоритесь!
Гордые девы,
Нам улыбнитесь!
Все вы сдадитесь!
Славная плата
Смелым трудам!
— Твое последнее слово.
— Безымянный. Передайте, что его зовут Михель фон Гоэнштайн. И что я любила его до самой смерти...
— Здесь опасно, в воздухе радиация, не понимаете?
— Знаешь, сколько мне лет?
— Не знаю. Наверное, много.
— Восемьдесят два. Я всю жизнь прожила здесь. Именно здесь, в этом доме, в этой деревне. Мне плевать на опасность.
— У меня приказ. Давайте без глупостей.
— Глупости? Ты не первый солдат, пришедший сюда с оружием. Когда мне было двенадцать, началась революция. Сначала царские солдаты, потом большевики. Парни, как ты, приходили один за другим, говорили, чтобы мы уходили отсюда. Нет. Потом был Сталин и с ним голод, Голодомор, родители умерли, двое моих сестер. Тем, кто выжил приказали убираться. Нет. А тогда Отечественная война. Немецкие солдаты, русские солдаты — больше солдат — сильнее голод, больше смерти. Мои братья не вернулись с войны. А я жила здесь и по сей день живу. Так после всего, что я видела, я должна бежать от того, что я даже не могу увидеть? Нет.
— И прошу больше, не рискуйте бесполезно...
— Что тут опасного?
— Помните заповедь «Не воруйте»?! Во-первых, риск больше, чем прибыль, а во-вторых, государство не терпит конкурентов...
— Его отец — шиит, мы его проверяем.
— Его отец — агент ФБР, и уж так случилось, что он мой напарник.
— Не ори на меня, а то я решу, что ты из Эфиопии.
— Да тебе и не понять, что это не оскорбление.
В ранце у солдата поросенок.
Солдат рассказывает генералу, что из его семьи никого не осталось.
— Они умышленно создают пробку на границе, чтоб вызвать беспорядки и осложнить начавшиеся переговоры о мире.
— Тут такое творится... Вы второй кто о защите пропускного пункта говорит. Надёжной армейской охраной. Нет никакой, ни надёжной, ни ненадёжной...
— Да видел уже, на станции обстановка накалённая, товарищи. Так какого же рожна, вы офицеров расстреливаете? Совсем рехнулись? А если бы эта толпа раздавила вас, а потом пошла на проволочные заграждение, а немцы ударили бы из пулемётов. Тысячи убитых и сорванные переговоры! Виновные в расстреле будут строго наказаны, можете не сомневаться.
— Эх, не мордовали вас золотопогонники. не материли... А мы натерпелись!
— Меня тоже на Сахалине десять лет пирогами потчевали, однако я ж не мщу своим бывшим «учителям».
— Эй, ребята, я же свой, советский!
— Ах, значит, «свой, советский»? На!
— Да вы хоть форму посмотрите, ребята!
— Так он ещё и форму нацепил! На!
— Ах ты, господа бога душу мать!
— Так он ещё и лается по-нашему!
— Ах ты, царица полей!
— Кажись, свой…
— Из-за ваших семейных распрей погибло две тысячи солдат Лян.
— Ты не достоин говорить со мной!
— Это ты не достоин говорить со мной!
Солдат узнал, что это Принц Вэн предал войско Вэя, угодившее в засаду, чтобы таким образом избавиться от брата-наследника.
— Я тебя недооценил. Тебе таки удалось притащить меня в Лян.
Я для тебя пленный или враг?
— Ни то, ни другое. Беги! Скорее, пока я не передумал.
— Почему?
— Ты и твой брат... Один должен жить.
<...>
— Эй! Смотри, не обмани меня.
— Что?
— Ближайшие десять лет...
— ... не дрогнет и камень! Я всё помню.
Солдат отпускает генерала и напоминает ему о том, что тот должен оставить Лян в покое.
- 1
- 2